Слобода Александр Иванович
Буйничское поле
22 июня 1941 года нас подняли по тревоге, построили и объявили: «Началась война! Немецко-фашистские захватчики напали на нашу Родину!». И 53-я стрелковая дивизия, куда входил 27-й отдельный разведывательный батальон, получила приказ выдвигаться в направлении Бреста на западную границу. Но до Бреста мы не доехали, приняв первый бой на реке Друть под Белыничами.
Хорошо запомнилось первое столкновение с врагом. Нас послали в разведку, выяснить, где находится противник. Мы пошли вдоль шоссе Минск—Могилев и вдруг услышали шум моторов. Появились танки, которые мы вначале приняли за наши, но увидели кресты на броне и поняли, что они немецкие. Танки пропустили, потому что с трехлинейкой с ними воевать бессмысленно. Устроили засаду и стали ждать. Через некоторое время появилась немецкая разведка на мотоциклах. Мы ее тоже пропустили. Потом прошли машины, а затем три мотоцикла, которые мы обстреляли. Всех немцев, кроме одного, уничтожили.
Затем из-под Белыничей наша дивизия с боями отступала к Могилеву, где развернулось большое сражение за город на Днепре. Части Красной Армии сопротивлялись упорно, мы отбивали несколько атак в день. Обстановка складывалась тяжелейшая, вооружение было слабое — винтовка-трехлинейка и пара гранат-лимонок на брата. Помимо этого, на марше нас учили, как бороться с танками с помощью бутылок с зажигательной смесью. На Буйничском поле под Могилевом эта наука пригодилась, там я лично сжег два танка. Об этих боях писал Константин Симонов. Он их видел своими глазами. В один из дней защитники Могилева уничтожили под Буйничами 39 немецких танков.
Мы стояли насмерть. Однако силы были неравными, и через 23 дня после начала боев за Могилев поступил приказ отступить. И все же это было маленькой победой, ведь Гитлер с Геббельсом трубили на весь мир, что в июле пройдет парад германских войск в поверженной Москве. Но мы сорвали планы блиц-крига.
Битва за Москву
Нам повезло — разведбатом командовал опытный офицер лейтенант Николай Жмаев. Он участвовал в войне с Финляндией, отлично знал военное дело. После того как стало ясно, что мы в окружении, командир собрал нас, 20-летних, и спросил, что будем делать. Было два варианта — остаться на оккупированной территории, создать партизанский отряд и воевать с врагом или пробиваться к своим на восток. Наша часть формировалась в Саратове, поэтому белорусов, которые знали местность, в ней практически не было, и мы приняли решение пробиваться на соединение с частями Красной Армии. Передвигались по ночам, а днем вели разведку местности. Шли по лесам и болотам. Сложнее всего приходилось с питанием. Зайдешь в хату, попросишь хлеба, дадут краюху, а делили ее на всех поровну, чтобы кого-то не обидеть. Понимали, что на территории врага организованность и сплоченность особенно важны.
Пожуешь хлебушка, запьешь ржавой водичкой — и вперед. Так вырвались из окружения и попали в родную 53-ю дивизию. Под Смоленском уже начались оборонительные бои за город, хотя все понимали, что фактически это были бои за Москву. А после Смоленского сражения наша дивизия в составе 43-й армии защищала Москву под Вязьмой, Малоярославцем и Подольском. Особенно жестокие бои мы вели под Вязьмой. Город несколько раз переходил из рук в руки.
Выстояв осенью у стен Москвы, Красная Армия отбросила немцев зимой от столицы примерно на 300 км. Битва за Москву запомнилась еще тем, что в те дни был награжден орденом Красного Знамени — к этой награде меня представили за бои на Буйничском поле.
Ранение
Летом 1942 меня ранило. Мы постоянно ходили в тыл за «языком». День наблюдали, где удобнее бесшумно преодолеть немецкую передовую, затем пробирались в тыл к немцам, а там они ходили свободно, и «языка» можно было взять без лишних трудностей.
Помню, пришли в прифронтовую деревню, спросили у местных жителей, где немцы. Оказалось, что в соседней деревне. Поинтересовались, приезжают ли они в деревню. Нам сказали, что по утрам приезжают и грабят. Забирают молоко, яйца, кур ловят, поросят.
Узнав все это, решили подождать до утра. Действительно, немцы приехали на велосипедах, оставили свой транспорт у забора, сняли кители и начали грабить население. Набрав продуктов, двинулись обратно, а за деревней мы их и увидели. Но погорячились и всех перебили. Как возвращаться без «языка»? Устроили засаду на дороге.
Долго ждать не пришлось. Проехала машина, потом — одинокий мотоциклист, которого мы и захватили. Немец оказался офицером, имел при себе карту и дал ценные сведениия. У нас в группе был боец из Поволжья, который неплохо владел немецким языком, и после захвата офицера с ним пообщался. Спрашиваем, что же он сказал. «Вам все равно всем будет капут!» — ответил фриц.
Примерно в такой ситуации летом 1942 года меня ранило. Когда возвращались из разведки, немцы нас заметили и обстреляли из миномета. Товарищи на плащ-палатке перенесли меня через реку Угру и доставили в госпиталь. Долечивался уже в Москве — в эвакогоспитале №7, а после госпиталя попал на Калининский фронт, откуда меня перебросили в тыл к немцам.
Второй фронт в тылу врага
В начале декабря 1942 года из действующей армии меня направили в тыл противника на Витебщину командиром отряда №3 партизанской бригады имени Ленинского комсомола.
Насколько я был информирован, начальник Центрального штаба партизанского движения Пантелеймон Пономаренко обратился к Сталину с просьбой помочь укомплектовать командирскими кадрами партизанские отряды. Они в Беларуси начали сильно развиваться, и командного состава не хватало. Сталин подписал приказ, чтобы 40 человек не ниже командира роты направить в тыл немцев — на Брянщину, Смоленщину и в Беларусь.
При переброске случилось небольшое приключение. Погода была пасмурной, летчик сделал над лесом круг, увидел, что жгут сигнальные костры. Говорит: «Готовься, я тебя выброшу, обстановка сложная, посадки не будет». Я спрашиваю: «Как выбросишь?» А он выпихнул меня из самолета — и все.
Лечу на парашюте, ничего не видно. В итоге упал на дерево, зацепился куполом за сук. Кое-как спустился на землю. Пошел по компасу, слышу разговор. Прислушался, белорусский говор. Обрадовался, а потом думаю: «Может, полицаи?» Но, оказалось, правильно вышел, прямо на партизанский аэродром.
Так я стал партизаном. Дислоцировались мы в деревне Стайково, действовали в Суражском и Городокском районах. Пускали эшелоны под откос, громили гарнизоны. Партизаны все контролировали, на этой территории существовала советская власть, даже школы работали. Население поддерживало партизан, как могло. И мы помогали населению, особенно во время сева и уборки урожая.
Были, конечно, и случаи мародерства. Например, пришел зимой партизан в красивых бурках. Спрашиваю его:
— Где взял?
— Тетка дала.
— Какая тетка? Отнеси, отдай, извинись и доложи. И чтобы больше подобного не было.
Он ушел, а на следующий день приходит эта женщина:
— Я сама бурки партизану отдала.
— А в чем ходить будешь?
— Не твое дело!
— Извините, но мне показалось, что он вас ограбил.
— Никто нас не грабил. Отдаю ему бурки при тебе.
Рассмеялся я, поблагодарил женщину за помощь.
О победе и дружбе народов
Незадолго до освобождения Беларуси мы узнали, что в районе деревни Курино концентрируются подразделения немцев. Началась очередная карательная операция против нас, ежедневные ожесточенные бои. Немцы жгли деревни, убивали, вешали. Хотя сегодня и пишут, что советский народ потерял 27 миллионов на войне, но если разобраться по существу и объективно, то погибло и у нас, и у немцев на фронте примерно одинаковое количество солдат. А основные потери советский народ понес среди мирного населения. Взять хотя бы Освейский район, где я родился. До войны там проживала 21 тысяча человек, а после войны осталось 6 тысяч. Потом это назвали Освейской трагедией.
Отца моего и мать расстреляли как семью красноармейца. Понятно, что немцы очень запугивали население, чтобы подавить волю к сопротивлению. Расстреливали коммунистов, комсомольцев, активистов, не щадили ни стариков, ни детей.
Беларусь сильно пострадала, но поднялась из руин. И мы, вернувшись с фронта, искалеченные, без всякого отдыха взялись восстанавливать народное хозяйство. Шинель сменили на фуфайку, винтовку — на кирку. Работали не покладая рук. В кратчайшие сроки восстановили страну.
Теперь больше всего нас, ветеранов, волнует то, что нашу молодежь начали оболванивать: мол, не так мы воевали. Воевали мы правильно, стреляли метко. И многое, что говорят некоторые западные политики и историки, и не только они, мягко говоря, неправда. Наши бывшие союзники сегодня утверждают, что фашизм победил не Советский Союз, а Англия, Франция и Америка.
Но ведь Черчилль и Рузвельт на Ялтинской и Потсдамской конференциях подтвердили, что именно Красная Армия сломала хребет фашизму.
Сами же союзники долго тянули с открытием второго фронта — до августа 1944 года, когда исход войны был фактически предрешен. Но ведь второй фронт у Красной Армии был — это партизанское движение. Немцам приходилось держать немалое количество войск в тылу, чтобы сдерживать партизан.
Мы, ветераны войны — белорусы, украинцы, русские, казахи, молдаване, — часто встречаемся, для нас распада Союза не было. Мы по-прежнему вместе. В атаки ходили вместе, в одной землянке жили, из одного котла щи хлебали и не делились по национальному признаку. Гитлера победила дружба народов и наш патриотизм. А дружбу народов и патриотизм сплачивала Всесоюзная коммунистическая партия большевиков, партия Ленина, о которой сегодня вообще никто не говорит. Охаивают Сталина, хотя он сам признал, что допускал ошибки. Да, мы отступали, но за короткий срок сумели организовать отпор врагу, перебросить всю промышленность с запада на восток, создать грозное оружие: танки, самолеты, «катюши». В те годы ничего подобного не могло сделать ни одно государство Европы, которую Гитлер почти полностью поработил. И только мы выстояли и победили.
Для меня война закончилась в боях с карателями на Западной Двине. Опять тяжело ранило. Товарищи вынесли из боя, а ночью на партизанский аэродром прилетел самолет, на котором меня вместе с другими ранеными отправили на Большую землю — в Калинин.
