Шиманович Анатолий Павлович
Первые месяцы войны
Перед войной наша семья жила в деревне Плисса в Смолевичском районе Минской области. Окончил десять классов, и в армию меня должны были забрать через год. Я пошел в военкомат и написал заявление с просьбой, чтобы меня призвали в армию раньше, так как хотел после армии поступать в вуз. Военком сказал, что меня зачислили в группу по подготовке допризывников, а там будет видно. Но началась война. О ней я узнал из выступления Молотова по радио и сразу побежал в сельский Совет. Там мне сказали, что я зачисляюсь в оперативную группу при сельсовете. Мы разносили повестки, дежурили на крыше школы, наблюдали за небом и железной дорогой. Выполняли другие поручения, пока немцы не заняли деревню.
Когда это случилось, один мой знакомый, Александр Савицкий, сказал мне, что создана подпольная группа, к которой я сразу же и примкнул, потому нашим долгом было бороться с врагом.
Диверсии на железной дороге
Мы собирали и прятали оружие, наладили связь с военнопленными, которые работали на торфозаводе «Красное знамя». Весной 1942 года часть военнопленных мы вывели в партизанский отряд «Разгром». К тому времени я уже дома не ночевал, сам собирался уходить в партизаны. Вскоре вместе с Савицким взяли ручной пулемет и винтовку и подались в лес, где встретились с разведывательно-диверсионной группой НКВД, которую забросили из-за линии фронта. Так я попал в отряд «Дяди Коли» — в будущем легендарного партизанского командира Героя Советского Союза Петра Лопатина.
Наш отряд базировался среди болот на острове в районе деревни Будиничи Борисовского района, у нас была рация и постоянная связь с Москвой. Очень быстро отряд вырос в бригаду. К тому времени Александр Гармаза, с которым мы ходили на мою первую диверсию, обучил меня подрывному делу, но не хватало мин, и я участвовал в партизанских операциях как пулеметчик.
Разгромили гарнизон в Зембине, штурмовали гарнизон в Ляховке. А когда заняли Бегомль, построили аэродром, и снабжение наладилось, в том числе и минами, командование выделило группу партизан, которую я повел на «железку» на первую самостоятельную диверсию и, надо сказать, несколько опозорился.
Как только начали закладывать мину, нас заметил патруль, началась перестрелка. Добровольцы, что со мной пошли, разбежались. Меня ранило в ногу, правда, мину, которую не успел поставить, спас. Когда добрался до отряда, узнал, что члены моей группы вернулись на базу чуть раньше и доложили командованию, что Шиманович погиб. Тогда я заявил комбригу, что прошу разрешения набрать группу сам. И набрал. Ребята попались боевые, не трусили. С этой группой я подорвал 21 эшелон, в том числе лично пустил под откос 14 составов. В бригаде было заведено, что эшелон записывали на того подрывника, кто ставил мину.
Операции на «железке» были очень опасным делом — немцы железную дорогу охраняли большими силами, поэтому каждый выход тщательно готовился. Однако случались и неудачи. Во время очередной боевой операции меня в третий раз ранило, и мои товарищи, которых я научил подрывному делу, стали ходить на диверсии сами. Поскольку раны плохо заживали, меня перевели в комсомольско-молодежный отряд «Ленинец» заместителем комиссара по комсомолу.
О наградах
Летом 1943 года меня наградили орденом Красного Знамени, потом орденом Красной Звезды, а в ноябре 1943 года представили к званию Героя Советского Союза. Но это звание мне так и не присвоили. Когда после освобождения Минска в июне 1944 года Белорусский штаб партизанского движения перебазировался в столицу, выяснилось, что никаких документов на этот счет в БШПД нет. Навели справки, и выяснилось, что самолет, который летел через линию фронта с бегомльского аэродрома, в районе Великих Лук сбили, и мои наградные документы пропали вместе с самолетом. Комбриг сказал, что он уже не комбриг, но обратился в Центральный комитет КПБ. И действительно, через некоторое время меня пригласили на бюро ЦК, начали задавать вопросы. Поднимается какой-то товарищ в военной форме: «Где вы были в период оккупации?». Говорю, что был в подпольной группе, а с 15 мая 1942 года — в партизанском отряде. Товарищ, как я потом узнал, из НКВД, дальше интересуется:
— Какие у вас есть документы, что вы были в подпольной группе?
— Никаких, так как никто наше подполье не оформлял и не разбирался. Выдали характеристику из партизанской бригады — и все.
В итоге товарищ из НКВД говорит:
— Нельзя представлять к званию Героя Советского Союза человека, который бог знает чем занимался почти год на оккупированной территории. Мы сделаем детальную проверку.
Ждали мы эту проверку, да так и не дождались. Потом умер комбриг, потом и СССР развалили...
Партизанский быт и немецкие провокаторы
Когда мы пришли в деревню Будничи в мае 1942 года и началась наша партизанская жизнь, на первых порах просили продовольствие у населения. Потом узнали, кто пошел на службу к немцам, и у этих семей забрали все: скот, зерно, картофель. В партизанской зоне была объявлена советская власть, и населению сказали, что все госпоставки, которые они делали до войны, возобновляются.
В каждой деревне был партизанский комендант. Он вел учет, кто и сколько должен поставить продовольствия и сколько поставил, где и как сохранить собранное. Но определенный запас зерна хранился на островах, где размещалась партизанская база и имелись специальные схроны. В критической ситуации, когда совсем нечего есть, зерно можно распарить и таким образом некоторое время продержаться.
Жили мы в землянках. Строили их на местах повыше, чтобы не заливало в период осенних дождей и осеннего паводка. Землянка делалась на целый взвод. У правой и левой стены — по всей длине — располагались нары. Посередине землянки стояла печка, сделанная из бочки. Трубу выводили наружу. В землянке в холодное время года постоянно находился дежурный, который следил, чтобы огонь в печке не гас. С дровами в лесу проблем никаких, сухой ольхи было много.
Столовую сделали в виде навеса, где стоял стол из жердей с плетеными скамейками. Там же недалеко находилась кухня — объект стратегический.
В Борисове у нас была своя разведка, свои люди у немцев, которые предупреждали командование отряда о готовящихся провокациях против партизан. Но был такой случай. К нам пришла из Борисова семья Вербицких. Глава семьи до войны работал на стеклозаводе и был известным человеком в районе — ударник коммунистического труда. Как потом оказалось, немцы завербовали его жену и двух дочерей, вручили пачку с ядом и послали к нам в лагерь с заданием отравить партизан. Но получилась такая история. В старшую дочку влюбился командир одного из отрядов Иван Соколко и забрал ее в свою землянку. А тем временем в лагерь вернулась с задания одна из групп, которая привела человека, искавшего партизан. Он сказал, что он военнопленный, который сбежал от немцев. Проверили — вроде не врет, наш человек.
И что потом оказалось? У одного нашего товарища по фамилии Комаров случилось расстройство желудка. От болотной воды это часто бывало, а туалетов мы не строили, ходили по нужде в кустарник в отдалении от землянок. И когда его прижимало, он бежал подальше и сидел некоторое время в этом кустарнике. И вот он побежал по надобности в очередной раз, сидит и слышит, что кто-то идет. Остановились, не доходя до него. Он услышал разговор и понял, что это Вербицкая — жена ударника коммунистического труда, ведет разговор с каким-то незнакомым мужчиной:
— Ты обязательство дала? Почему не выполняешь? Я пришел тебя предупредить, и знай, если ты не выполнишь задание, пришлют другого человека, который с вами расправится.
Естественно, у Комарова хворь как рукой сняло, сразу побежал в особый отдел и рассказал, что видел и слышал. Он узнал, что собеседник Вербицкой — вновь прибывший партизан, его звали в отряде Усатый.
Жена Вербицкого сразу стала все отрицать, представила, будто бы Усатый просто пытался за ней ухаживать. Сделали обыск в землянке, где жили Вербицкие, и у изголовья одного из лежаков нашли кулек с ядом. Особисты сразу арестовали Вербицких и нового партизана. И, в конце концов, выяснилось, что муж якобы ничего не знал. Завербованы были жена и дочки, они прошли подготовку у немцев, после чего их заслали в партизанский отряд. При этом жена говорила, что она и не собиралась выполнять задание немцев.
Руководство бригады после такого расследования приняло решение всех расстрелять, кроме маленького сына Вербицких, которого из аэродрома в Бегомле отправили в Москву.
Блокада
...Весной 1944 года фронт приближался, и немцы, чтобы очистить свои тылы от партизан, начали против нас широкомасштабную карательную операцию. Бои шли постоянно, мы потеряли примерно треть состава бригады. Только в братской могиле в районе деревни Будиничи лежат 198 человек, и в деревне Макавье похоронено более 400 наших товарищей. Там партизаны пытались вырваться из кольца, многие погибли. Мы прорывались под Будиничами, и наверняка многие бы погибли, если бы не наступление Красной Армии. Немцы нас окружили, бомбили почти месяц, отсекали квадрат за квадратом, сжимая кольцо блокады. Мы переправили всех раненых через Березину в леса Березинского заповедника. Думали, что там будет спокойнее. Но потом немцы нас отрезали от реки.
Надежды на спасение было мало. Голодали, питались травой. А в одном из боев меня контузило. И лежать бы мне в общей могиле, чуть-чуть не дошел. Спасли товарищи. Комбриг приказал меня спрятать на болотах. Одна наша партизанка по фамилии Карачун, дочь бывшего педагога Борисовского педтехникума, забросала меня мхом и ветками, а ноги я подсунул под дерево. Немцы прочесывали местность, и один из них поскользнулся на корнях дерева, возле которого я лежал, и встал на мои ноги. Выругался. В это время моя спасительница кинула в немцев гранату. Одного фрица ранило. В суматохе она бросилась в кустарник и таким образом спаслась. А немцы забрали раненого, который громко кричал, и отошли. Так я остался жив.
Освобождение
В один из июльских дней 1944 года, когда мы хоронили погибших в Будиничах, вдруг смолкла перестрелка, стало тихо. Никто не знал, что происходит, потому что батареи в рации давно сели, связи с Москвой у нас не было.
В момент похорон раздался сигнал «Тревога!». Все залегли. И вдруг появились машины с красными флажками, как оказалось, это части Красной Армии — армейская разведка, которую сориентировали, что здесь дислоцируются партизаны.
Уже на следующий день начала работать специальная комиссия, которая решала судьбу каждого из нас. Многих моих товарищей призвали в Красную Армию. Меня в армию не взяли, потому что я имел три ранения и контузию и раны не заживали. Направили в распоряжение ЦК комсомола, и я стал привыкать к мирной жизни.
