Дубровский Николай Васильевич
Уговорили военкома
— Жили мы до войны в деревне Березовка Ачинского района Красноярского края. В субботу вечером 21 июня 1941 года я впервые в жизни пошел в соседнюю деревню на танцы. Домой вернулся под утро, завалился спать на сеновале. Часов в одиннадцать проснулся — в доме тишина. Спрашиваю мачеху:
— А где отец?
— В сельсовет пошел, война началась!
Как комсомольский вожак созываю собрание. Без особых рассуждений комсомольцы принимают решение: «Все на борьбу с фашизмом!».
Группой отправились в военкомат, который располагался в Ачинске. Но военком нас выпроводил обратно: «Идите домой, молоды еще, без вас разберутся!». Однако мы проявили настойчивость и еще дважды по сибирскому бездорожью совершали пеший марш в райцентр, до которого 63 километра.
В конце концов уговорили военкома. И он пятерым из нас выписывает повестки, а шестому нашему другу, который был на три месяца моложе, нет. Лешка плачет, и у нас глаза на мокром месте, даже сердце защемило: «Как теперь ему одному возвращаться в деревню? В армию не взяли, это же позор! С ним же девушки дружить не будут!». Стали мы военкома просить и его с нами отправить, обещали, что мы за ним присмотрим, будем помогать. Уговорили, и направили нас в Иркутскую школу авиационных механиков.
Итальяно
После четырех месяцев службы в учебном полку нас направили в Подмосковье — в Серпухов. Там два месяца работали на строительстве оборонительных сооружений. Затем нас опять погрузили в эшелоны, и мы поехали.
Боевое крещение получил на Дону, где разворачивался один из эпизодов битвы за Сталинград. 18 ноября 1942 года я повел взвод в первую в своей жизни атаку.
Наши позиции находились прямо на берегу Дона, и командир роты поставил задачу: «В 24-00 по льду перейти реку, подняться на противоположный берег, подавить сопротивление фрицев и организовать оборону занятых позиций».
А тот берег крутой, обледенелый, везде снежные заносы. Начали мы готовиться. Нам привезли штык-ножи, из веревок соорудили лестницы, сделали металлические кошки, крючки-тройники — и в атаку. Причем безо всякой артподготовки. Но немцы не выдержали напора, трухнули и отошли. Только к рассвету очухались и начали отстреливаться. А когда уже почти рассвело, смотрим, со стороны немецких позиций идет в нашу сторону человек. На нем легкая курточка и пилотка со звездой:
— Ага, попался, фриц!
А он руки поднял и кричит: «Итальяно! Итальяно!»
Мы были разочарованы, оказалось, против нас стояла 8-я итальянская армия. Так первым пленным «немцем» для нашего взвода стал итальянец — жалкий, замерзший и голодный.
Знакомы мы были несколько минут
Самые тяжелые бои на воронежской земле вели за деревню Просяное. Два раза мы ее брали и два раза оставляли. Здесь произошел такой случай, который не могу забыть до сих пор. Буквально за 15 минут до второй атаки на Просяное подходит ко мне командир взвода противотанковых ружей — младший лейтенант — и докладывает:
— Прибыли в ваше распоряжение, приданы для усиления.
Пять-семь минут мы с ним поговорили, а потом начался штурм деревни. Захватили один из домов. Так вышло, что мы выскакиваем из-за угла и видим — напротив, на улице, чуть поодаль залегли пять или шесть немцев с автоматами наготове. И вместо того, чтобы развернуться и обратно заскочить за угол, мы побежали вдоль длинной стены дома параллельно улице. Немцы открыли огонь, и я буквально на долю секунды оказался шустрее младшего лейтенанта. Заскочил за угол, а его сразило очередью. На моих руках он и умер. Фактически я единственный свидетель гибели человека, фамилию которого, к сожалению, не помню.
После Победы я подсчитал ситуации, в которых, образно говоря, «смотрел в глаза смерти». Насчитал десятка полтора.
Просяное еще запомнилось тем, что в ходе одной из атак мы заняли половину деревни, и вдруг звучит команда «Отходим!». В этот момент в наступление пошли немецкие танки и стали стрелять зажигательными снарядами. Заполыхали дома. И тогда я, наверное, установил мировой рекорд по бегу и прыжкам. Выскочили за деревню, а там мост. Я с него прыгнул в сугроб, а в этот момент рядом разорвался снаряд. Меня оглушило, да так, что дня два в голове гудело. И сегодня, через 68 лет после того случая, плохо слышу правым ухом.
Нерядовые события
Человеку, который не пережил войну, трудно понять, каким мелочам мы радовались на фронте. В те дни меня на партийном собрании первичной организации приняли кандидатом в партию. Этот момент мне запомнился тем, что после долгого перерыва поел горячих щей. А день, когда дивизионная партийная комиссия утвердила решение первичной организации, памятен тем, что помылся в бане. Во фронтовых условиях такие моменты были отнюдь не рядовыми событиями, потому что до этого мы около месяца вообще не мылись.
К тому же нас буквально заедали вши. Была специальная машина для борьбы с ними — «вошебойка», с цистерной, как у молоковоза. Бросаешь в люк телогрейку, обмундирование, белье и прочее. Люк закрывают и запускают пар. Но я по неопытности допустил ошибку и вместе с шинелью бросил ремень, который потом расслоился. Самое смешное, что часть вшей и после обработки осталась.
Русские валенки
Запомнилась деревня Новый Псков. Шли в наступление, заняли эту деревню, и на одном из участков боев оказалось, что нас с немцами разделял только забор из белого камня в рост человека.
Фрицы бросали в нас гранаты, а мы успевали их схватить и бросить назад. Таких случаев было пять или шесть. Вот и мне к ногам упала очередная граната. Почему-то показалось, что она долго лежит, и если возьму в руки, взорвется. Стал ее ногой отталкивать, а снег глубокий, и граната осталась в полуметре от меня. И вдруг как шарахнет – взрыв! Меня подбросило, и я решил, что все, без ног остался. Каково же было удивление, что ноги целы, только все валенки исполосовало. Около 30 осколков угодило в подошвы.
Но самое неприятное произошло в деревне Голое. Вокруг деревни — ни кустика, только три или четыре стога соломы. Мы могли ее взять с ходу, но наши командиры почему-то передумали.
Послали разведку. В это время фрицы ушли из деревни, а пока шла разведка, вернулись и хорошенько нам всыпали. Тем днем случилась оттепель, а к вечеру ударил мороз, от которого шинели стали коробиться. Солдаты развели костры из соломы, а немцы открыли пулеметный огонь. После обстрела подсчитали: из 250 человек в батальоне осталось 60.
Под утро звонит командир полка майор Ращупкин, спрашивает, кто там из командиров есть. Докладываю:
— Старший сержант Дубровский!
— Принимай батальон и утром организуй наступление!
Помню, накормил взвод завтраком — суп-пюре гороховый. Сам поел. У повара была чекушка водки, я ее выпил и так околел, аж в дрожь бросило. Минут за 15 — 20 до сигнала атаки начал согреваться. Взлетает зеленая ракета — сигнал к атаке, поднимаюсь из окопа: «Вперед, за мной!».
И в этот момент — удар, искры из глаз, земля закружилась, и ничего не помню. Очнулся, на маскхалате — кровь. Опять отключился. Вновь пришел в себя. Прибежали две собаки с деревянной люлькой для раненых, снова впал в небытие. Проснулся в палате. И страшно испугался, поскольку ничего не видел, даже не смог определить, в каком направлении находится окно. Через пару суток, как только начал различать свет и темноту, отдельные предметы на расстоянии двух-трех метров, умудрился сбежать из медсанбата. Вернулся в Голое, в свой батальон, который к тому времени вывели во второй эшелон.
Земля, политая солдатской кровью
Потом была учеба в военном училище. Отказывался как мог. Но начальник политотдела сказал:
— Мы тебя направляем в порядке партийного задания, а дисциплину пока никто не отменял!
Через полгода окончил Горьковское училище, где мне одному из немногих сразу присвоили звание лейтенанта. Служил в десантных войсках, потом некоторое время побыл в резерве, но, в конце концов, настоял, чтобы меня отправили на фронт. Попал в 274-ю Ярцевскую Краснознаменную ордена Суворова 2-й степени гвардейскую дивизию, которая начала боевой путь от Запорожья, защищала Москву, освобождала Беларусь, прошла всю Польшу и встретила победу под Берлином.
В боях под Москвой и за Беларусь дивизия потеряла 75% личного состава. Совинформбюро сообщало: «На западном фронте без перемен. Идут бои местного значения». Что это значило? К сожалению, только одно — ни трофеев, ни наград, лишь гибель товарищей и новые могильные холмики. Судите сами: с первого по 15 февраля 1944 года наша 33-я армия пошла в наступлениена Витебском направлении. Продвинулись на 3 километра, освободили территорию площадью 19 квадратных километров и 10 населенных пунктов, а потеряли 25 тысяч человек, или по 272 человека убитыми на каждый квадратный километр. Я историк, много занимаюсь историей войны, но нигде таких потерь не встречал.
Майданек
Наша армия освободила концлагерь Майданек под Люблином. Нас, комсомольских вожаков, собрали и повезли туда, чтобы мы потом рассказали в войсках о том, что увидели. Кровь стыла от ужаса.
Рядом с концлагерем поле, засаженное капустой и удобренное человеческим пеплом. Вошли в ворота, ограда — два ряда колючей проволоки. Справа от ворот — ров длиной метров 80 и глубиной два метра, заваленный трупами. Слева — бараки с тюками человеческих волос. Затем — барак с детской обувью, рядом — барак со взрослой. На территории — разделочный стол, где у трупов выдирали зубы. Далее четыре печи с недогоревшими останками. Апогей гитлеровского «нового порядка».
«Здесь был Н. Дубровский…»
Запомнились и бои за Берлин. Мы готовились штурмовать логово Гитлера и водрузить Знамя Победы над поверженным Берлином. Из красного материала соорудили 7 знамен. Шесть я вручил комсомольцам-активистам, а седьмое оставил себе, намотал на тело, сверху натянул гимнастерку.
Но нам не повезло, в последний момент наша армия на Берлин не пошла, мы атаковали южнее.
Однако на рейхстаге я расписался. После того как город пал, нас направили в Берлин по служебной надобности. Мы, естественно, подъехали к рейхстагу. Ребята расписались на колоннах у кого чем было. А мне — молодому капитану — захотелось расписаться повыше. По лестницам и настилам из досок, местами по-пластунски выбрался на крышу. Отломил кусок арматуры и минут сорок выцарапывал на постаменте правой скульптурной экспозиции с лошадью надпись «Здесь был Н. Дубровский»…
Позже во время реставрации рейхстага скульптуры с крыши убрали. Но я еще расписался химическим карандашом внутри Башни Победы, что находится на главной улице Берлина — Унтер ден Линден. Какова судьба этой надписи, не знаю. Был там недавно, но здоровье не позволило подняться по винтовой лестнице и поискать надпись. Может, еще будет возможность.
